Сидор

    Не то, чтобы Сидору хотелось умереть, хотя и не то, чтобы наоборот: скорее всего, ему было все равно. Но сон ему определенно понравился. Было в нем что-то такое мягкое, тихое, спокойное, чего так давно не было в жизни. А, может быть, и было, да только все времени не хватало, чтобы остановиться и посмотреть внимательнее. Или, скорее, почувствовать. Внимательнее.
    Кроме того, сон был редким: в нем Сидор не был первым лицом, не был даже вторым, а был просто-напросто зрителем фильма. Фильма про то, как умирал Сидор. А умирал он мягко, тихо и спокойно.
    Был конец сентября. Наутро Сидор никак не мог вспомнить, какого цвета должны быть листья в конце сентября – уже желтыми? Или желтеющими? И много ли их должно болтаться в парке на дорожке? Во сне опавших листьев было немного, наверное, их недавно подметал дворник. Сидор сел на скамейку на краю бульвара, посмотрел вокруг и принял таблетку. В этом месте режиссер сидоровского сна позвал на съемочную площадку  сценариста и вдвоем они отсняли несколько разных фрагментов про эту самую таблетку, от которой положено было спокойно заснуть. Как ее Сидор покупал, да где доставал, да откуда о ней узнал – но вся эта галиматья в окончательную версию фильма не вошла. Хотя Сидора-зрителя с ней зачем-то ознакомили. Интересной, пожалуй, была мини-тема про неких подростков, которые с этого «колеса» ловли кайф неземной, и заключался он как раз в том, чтобы побывать на самом краю, посмотреть в глаза смерти, почувствовать ее ледяные руки на своей шее. Страшно до мокрых штанишек – но и круто не по-детски, если решился попробовать. Ну, да, а чтобы от нее, все-таки, кони двинуть, надо было вместе с чем-то ее принять… с баралгином, что ли? Сидор-Во-Сне и принял.
    Потом он сидел и тихо задремывал. Ничего необычного – он бы и без таблетки сидел и тихо задремывал, изредка просыпаясь от хлопанья голубиных крыльев и оглядывая прохожих мутным бессмысленным взором. Несколько взбудораженный мыслью о невозвратимости сделанного, он не засыпал немного дольше обычного. Мир был прозрачен и ярок – все-таки, осень чувствовалась, да. Замечательный был мир, да. И Сидор его любил в этот момент – с полчаса, наверное, или чуть меньше, - пил его глазами и наслаждался этим напитком. Любил именно за то, что никогда больше его не увидит. Что-то было в этом обожании, наверное, и от стокгольмского синдрома, да только Сидору было все равно.
    Наконец, звуки смешались и отодвинулись, как бывает, когда снимаешь наушники и откладываешь их на другой конец стола. Краски стали мягче, глаза постепенно и незаметно начали закрываться. Сидор почувствовал, как заваливается на бок, и так, слегка наклонившись влево, свесив голову на плечо, улыбнулся и закрыл глаза.
    Зазвонил телефон. Наверное, надо было его выключить – а, впрочем, какая разница. Но вот, теперь звонит. Интересно, получится ли взять трубку…
    Не только получилось, получилось даже поднести ее к уху и ответить. А перед этим – посмотреть на экран. Звонила Федина. Сидор был уверен, что Федина никогда больше не позвонит. Нечего ей было звонить с позавчерашнего дня. «Я должен был бы обрадоваться, - подумал он, - или расстроиться, что так не вовремя съел эту таблетку. Но мне, кажется, все равно».
    Федина хотела знать, где он. Он сказал. Она почему-то спросила, можно ли к нему подъехать. Почему же нельзя? Можно. Только если долго ехать, можно опоздать. Нет, она близко. Ну, хорошо. «Странно, - подумал Сидор. – Это наш последний разговор. Какой-то совершенно непоследний получился». Ему было все равно. Он еще немного подумал о том, что это может быть действием таблетки, но понял, что нет – и до нее было бы так же.
    Перед приоткрытыми глазами еще ходили голуби и люди. Некоторое время. А потом он уснул.
    Дальше Сидору стало неинтересно смотреть фильм, потому что сюжет явно напрашивался на обвинение в банальности: Федина должна была приехать до того, как он уснет, узнать про таблетку и вызвать «скорую». Ну, не приехала – ладно. Сейчас приедет, увидит его спящим, обо всем догадается и вызовет «скорую». И будут они жить долго и счастливо. Главное, чтобы у «скорой» было минут десять хотя бы – если она приедет раньше, никто не поверит.
    Вокруг ходили голуби и люди, и совершенно никто не обращал внимания на спящего на скамейке Сидора. Мало, что ли, прилично одетых людей засыпает на скамейке во вторник вечером… Не блюет – и славно. Да хоть и блевал бы.
    Изрядный кусок этого статического состояния режиссер вырезал, так что в начале следующего сюжета Сидор-Смотрящий-Кино не мог сказать, сколько прошло времени, и как обстоят дела у Него-Же-Спящего-На-Скамейке. Когда подошла Федина, сердце у него, во всяком случае, еще билось. Сидор-Спящий-В-Кровати с отвращением отвернулся от происходящего – вот так и думал, теперь все пойдет как по маслу.
    Федина постояла молча. Подошла, потрогала Сидора за плечо. Потрясла легонько. Рассердившись, тряхнула сильнее – и тут он потерял равновесие и завалился на скамейку, с неприятным и каким-то неживым звуком ударив по ней головой. И не проснулся, только чуть приоткрыл рот. Как бы смотрел вперед из-под полуприкрытых глаз, как бы немного улыбался, и совсем не шевелился. Тогда ей стало страшно. Не того, что он умрет или уже умер – просто страшно такого Сидора, неподвижного, неживого, застывшего. Люди не должны так выглядеть. Люди, которые так выглядят, должны лежать в гробу. Желательно – заколоченном и закопанном.
    Здесь режиссер со сценаристом еще немного помаялись, снимая разрозненные куски про искусственное дыхание «рот-в-рот» и непрямой массаж сердца. Однако Сидор весь этот бред забраковал: на улице, при всем честном народе – непрямой массаж сердца… чушь какая. Сидор не знал, почему и как, но чувствовал, что неудачную часть сюжета вырезал именно он. Не хотелось ему видеть Федину в дурацкой ситуации, и все. Короче, дышал он, пока «скорая» ехала.
    А потом Федина сидела на скамейке, вцепившись в сумочку, застывшая... Сидор покачал головой. И Федина расслабилась, закинула ногу на ногу и достала из сумки книжку. Да, не будут они жить долго и счастливо: такого не прощают. Он бы и сам не простил. Даже не то, чтобы не простил – это же как клеймо, как печать: «Осетрина второй свежести». Тухлая. Сейчас дождется, когда Сидора откачают, встанет, хмыкнет и уйдет. И никогда уже не позвонит, это точно. «Может быть, оно так всем и лучше», - подумал Сидор-В-Кровати.
    Раскрылась задняя дверца микроавтобуса реанимации, на асфальт устало спрыгнул санитар в мятом халате и какой-то замызганной шапочке, непонятно как держащейся на растрепанных длинных волосах. Достал из кармана бычок, прикурил от спичек, посмотрел на Федину:
- Вы его знакомая, или просто?..
- Знакомая, - ответила Федина с таким видом, будто оторвать ее от книги в такой момент было верхом бестактности со стороны санитара.
- М-м… В общем, умер он.
    Такого поворота Сидор никак не ожидал. А как же переживания героев после всего случившегося? Раскаяние Сидора в идиотском поступке, прощение – непрощение, уходы-приходы, размышления… это-то все куда? Когда теперь? Что, вот так, просто умер – и все?
- Совсем умер?
- Совсем, – кивнул санитар, как будто вопрос и действительно имел какой-то смысл. – Нам бы минут на десять пораньше его – был бы шанс…
    Сидор усилием воли запретил режиссеру суетиться со съеденной Фединой у метро слойкой – что за розовые сопли, человек ведь будет мучиться, что не успела спасти это мудака, который таблеток наглотался. Нечего из-за такого переживать. Запретил и подумал – а ведь и хорошо, что умер. Насколько всем легче стало.
- Надо, наверное, позвонить, сказать…
- Поехали, отвезем, что ли, - санитар зачем-то плюнул на бычок, и только после этого кинул его на асфальт. – Оттуда и позвоним.
    За Фединой захлопнулась дверца автомобиля; подобравшийся было к бычку голубь суматошно захлопал крыльями. Сидор проснулся.

    Утро было мягким, тихим и спокойным. Сидор поднялся, выключил будильник и голым пошлепал на кухню включить чайник. Потом, покачиваясь со сна и задевая за все, что встречалось по дороге и даже не очень по дороге, побрел в ванную. «Приснится же такое, - сонно думал он. – Умер. Ха. Как здоровье, Рабинович? Не дождетесь».
    Открыл кран с холодной водой, задумчиво смотрел на нее какое-то время, вздохнул и стал выдавливать пасту на мокрую щетку. Умер, ха. Таблетка, ха. Хрен вам всем. Конечно, можно было бы и уйти – сколько проблем сами собой решаться. Да только смысла в этом нет никакого – для человека, который рано или поздно обязательно умрет, смысла торопить это событие нет никакого. Да.
    В конце сентября… Угу. Болта. К счастью, я пока что жив. И еще могу что-то сделать, прежде чем помру, ага. И всем болта. Обязательно. Сделать, да. Еще много времени. Все еще можно успеть сделать.
    Осознав, что, бреясь, подсчитывает, сколько осталось дней до конца сентября, Сидор впервые в жизни порезался.